Читати книгу - "Україна-Європа"

Все это происходит за несколько минут, крики, толкотня, давка, и тем сильнее импульс, полученный от кутерьмы. Эмоции разрядами встряхивают организм, подзаряжая аккумулятор социализации.

– Все, теперь точно выходим, – улыбается Вениамин Степанович.

– Точно?

– Уверен?

«Арсенальная» мне не то чтобы нравилась, но, определенно, интриговала. Большая ее часть занята помещениями, отделанными серой и красно-коричневой плиткой, а на свободных пространствах, у входа в состав, утром и вечером густо толпятся люди; я всегда очень боялся, что одно лишнее движение – и чья-то кровь будет на рельсах. А когда не боялся, то, ожидая, фантазировал, что в закрытых помещениях спрятаны бункеры на случай войны. Возможно, так оно и было, но я забывал проверить.

На эскалаторах, между которыми на пятачке обычно просят денег цыганки и скрипачи, наши успевают проскандировать названия едва ли не всех крымских городов. Мне нравится «Керчь», потому что коротко, а значит, не так позорно. Хотя все равно громко, сколько бы я ни пытался занять себя разглядыванием наклеек, прилепленных к сити-лайтам: «Геть банду», «Янукович – пидарешт», «Майданемо Януковича».

На выходе из метро вливаемся в колонны ребят с георгиевскими ленточками. Они с Донбасса. В черных «гондонках», дутых куртках, массивных ботинках. Суровый привет из девяностых. Стоят, как на школьной линейке, по двое. Осталось только за руки взяться и можно заливать на гей-сайты, пустив саундтреком «Осень, осень, ну давай у листьев спросим…»

Мы, крымские, выглядим старше, монументальнее, но случись драка, и донецкие переработают нас в уголь.

– Вениамин! – Нашего лидера приветствует косматый медведь в черном спортивном костюме с белыми адидасовскими полосами на рукавах. – Мы стартуем.

– Понял тебя, Иннокентий!

Мир, определенно, несовершенен, раз этого огроменного человека с лицом, будто слепленным из гипсокартона, на котором все никак не высохнет краска, зовут Иннокентий.

Под скандирование «Донбасс» – крестовые походы тоже были однообразны – донецкие уходят. Мы становимся на их место.

Хочу выпить кофе. И не хочу держать транспарант. Но на кофе нет времени, а на транспарант – человека. «Не подведи!» Транспарант всучивают мне, – как тут подведешь, намекните? – и мы двигаем в Мариинский парк.

3

– Где их только берут таких, а? – досадовал отец, смотря очередное политическое ток-шоу. Хотя мне более существенным виделся ответ на вопрос «как». Потому что, вопреки теории Дарвина, естественный отбор в Украине проходил странным, парадоксальным образом: по правилу, выученному еще в детстве, когда на море хочется в туалет, выход, казалось бы, очевиден, но оно, зараза, всплывает, и ты, ускоряясь, гребешь, словно не твое это, не из тебя.

Данный закон верен не только в политике. Когда в третий раз я поехал в Европу, в Германию – уже не ребенком, как раньше, а рабом гормональной активности, – то, стоя у Бранденбургских ворот, рассматривал не квадригу, а проходящих мимо девиц, усмиряющих плоть точно бром. Но вечером, в номере, когда я включал телевизор, пытаясь раскодировать запрещенные каналы, со мной общались иные дамы – сексуальные, возбуждающие, грозящие приапизмом.

В Украине все было иначе: на улицах, в транспорте, барах, офисах я любовался «девушками месяца», но в телевизоре, который, казалось бы, должен стать выставкой достижений, поцілили, хихикали те, кому хоть пакет на голову надевай.

И, видимо, мутировали они уже там. Потому что когда в «Фабрике звезд» я увидел бывшую девушку Таню, очень ценимую мной за талант горлового минета, то не узнал ее: вместо той, кого принято называть страстной брюнеткой, в кадре присутствовало холодное, затраханное существо, принимающее стандартные позы и изъясняющееся высокомерными банальностями.

Стоя на митинге Антимайдана в Мариинском парке, глядя на седого старичка-боровичка Чечетова, по обыкновению зачитывающего текст с бумажки, я лишний раз убеждаюсь в правоте собственных наблюдений. И то, что речь ваял человек хорошо пишущий, но не учитывающий личностный фактор, усугубляет жуткий эффект говорящей головы. Запинаясь, подглядывая в бумажку, депутат «Партии регионов» вещает предположительно огненные, лавоподобные манифесты, которые, вылетев из его перекошенного отчаянием рта, остывают и превращаются в пепел.

Он рассеивается над толпой, погребая идеи и устремления, слова и жесты, превращая Мариинский парк в крематорий, где, агонизируя, рвутся из раскаленных печей витеньки, коленьки и володеньки, а их острыми вилами загоняют обратно нуланды, бараки и арсении.

– Выше, выше транспарант! Громче, громче аплодируйте!

Мечется между стоящими Вениамин Степанович, и хочется его успокоить, заткнуть, потому что тело, налившись свинцовой тяжестью, превращается в дирижабль, ожидающий у лестницы в небо. Все эти люди на площади кажутся неподвижными, отяжелевшими истуканами, над которыми, каркая, сужает круги инфернальное воронье, ждущее своего часа.

Я бы ушел отсюда. Или, правильнее говорить, сбежал. Но каждого из нас инструктировали, что «покидать локации строго запрещено». «Иначе, денег не ждите!» – стращал Вениамин Степанович, распаляясь от децибел и ощущения власти. После такого нельзя уходить. Не из-за денег даже, а из-за нежелания подвести.

Значит, стоять, внимать. Благо, что транспарант передали высоченному Дрону с узловатыми руками-ветвями. А на трибуне Чечетова сменяет Колесниченко. Он дает текст живо, уверенно, без бумажки. Возможно, даже говорит от себя. Толпа оживает, воодушевляется. Ура, ура, ура!

– Мы, «Партия регионов», призываем оппозицию прекратить вооруженный протест, который может привести к жертвам! Надо не воевать, а договариваться! Мы все украинцы! И все желаем процветания нашей родине! Поэтому президент Виктор Янукович отказался подписывать с Евросоюзом кабальные соглашения. Да, мы хотим в Европу, но на равных условиях!

– Да!

– Ура!

– Правильно!

Музыкальная пауза. «Песняры» заряжают «Беловежскую пущу». Вокалист старается так, будто пробуется в «Black Sabbath», когда Оззи Осборн, не попрощавшись, уехал в очередной алкогольно-наркотический трип.

А дальше – вновь политиканы. Пока Вениамин Степанович ни командует нам:

– Обед!

4

Между деревьями в Мариинском парке антимайдановцы установили армейские палатки. Солнечные лучи – пусть ветви и лысые, как новобранцы – пробиваются слабо, и еще лежит стекольной крошкой то ли снег, то ли лед. Из палаток валит дым. Люди топят буржуйки.

Забравшись внутрь, хочу подсесть к печке, но подступы заняты насупленными людьми, сидящими на корточках и на ящиках. Приходится стоять поодаль, греться. Ближе к выходу на лежаках спят закутанные в тряпье и шерстяные, как в поездах, одеяла люди. Виднеются лишь носы, щеки. Пахнет спиртом и гарью. Искры вырываются из приоткрытой дверцы буржуйки и мечутся, играя друг с другом, как детеныши огненной кошки. Но от земли веет холодом, ледяными касаниями покойницких рук он тянет вниз, в криогенную камеру вечности.

Люди быстро набиваются в палатку. Долго в