Читати книгу - "Мері та її аеропорт"

Рядом с аэродромом — военный городок, в водопроводах которого уже три месяца нет никакой воды. Когда еще не было Че, по случаю свидания с девушкой, проживающей там, я как-то проторчал на конечной остановке маршрутного такси достаточное количество времени для ознакомления с нравами и бытом его обитателей. Сидя на пыльном бордюре, я наблюдал, как они с пустыми ведрами отправлялись в город и на том же маршрутном такси через сорок-пятьдесят минут возвращались обратно, уже с водой. Еще я наблюдал массу безработных прапорщиков — нет, они были в гражданке, но хорошего прапора так же легко определить в толпе, как и коренного бухгалтера. Осанка, манера держаться, взгляд, еще что-то неуловимое в облике.

Словом, девушка так и не пришла. Строго говоря, я вообще удивился, что она согласилась встретиться, обычно местные жительницы так не поступают. Она работала официанткой в санаторской столовой: лет восемнадцать, высокая, с грудью. Я наблюдал за ней дня три, она как раз обслуживала мой столик, и видел, как такие же страждущие пытались с ней заговорить. Она отвечала резко, насколько может резко отвечать официантка санаторской столовки отдыхающим.

За завтраком я попросил у нее ручку, чтобы заполнить меню на следующий день. Отметив галочками то, что я хотел бы съесть (по сути, ничего), вместе с меню отдал салфетку, на которой набросал пару фраз.

Она взяла, отошла в сторону, прочла и засмеялась. Я намеренно задержался дольше всех после ужина, ведь хоть что-то же она должна была мне ответить? Ее звали Наташа, и она мне назначила свидание в два часа пополудни следующего дня на конечной остановке маршрутного такси прямо посреди военного городка, в котором не было воды, а только отставные прапорщики. Я честно прождал ее два часа, размышляя о смысле бытия и коварстве женщин. Что полезного я еще узнал тогда? Ах, да, Че, аэродром там, это-то я теперь могу утверждать наверняка…

[[[

В первый же день пребывания в санатории мое самосознание потряс памятник возле столовой ученому Павлову и его собакам.

Памятник выглядит следующим образом. Павлов сидит на какой-то высокой тумбе, рядом стоит собака с перебинтованной головой, нежно положив ему на колени голову. А ученый Павлов, как известно, большой любитель гавкающих, по-отечески держит свою руку на этой голове. Наверное, это самый идеальный памятник палачу и жертвам, для полноты картины не хватает, чтобы в вечернее время около него загоралась и гасла лампочка, а изо рта собаки фонтанчиком брызгала слюна.

Мне показалось, что отдыхающим впору было задуматься, что же хочет этой скульптурной композицией сообщить им медицинский персонал? Впрочем, человеческую публику, идущую мимо шесть раз в день на кормежку и обратно, скользкие этические вопросы никак не волновали. Собачек, подъедающихся возле столовой, судя по всему, тоже. Я подхожу к ним с двумя котлетами, мне хочется рассказать, особенно, на мой взгляд, самому смышленому из них, Боцману, о сложных взаимоотношениях доктора Павлова с их сородичами, но собачек, кроме еды из моих рук, действительно больше ничего не интересует. И в этом они гораздо больше похожи на людей, чем в повадках, иногда так нас умиляющих.

Первые семь дней в этом странном для здорового молодого человека месте отдыха мне слегка неуютно. Я не могу привыкнуть к одиночеству и тишине, не могу завести знакомства с девушками, вокруг крутятся какие-то элементы бандитской национальности. Правда, потом мы как-то раззнакомливаемся за пинг-понгом, но в дальнейшем все же предпочитаем уважать друг друга издалека, сдержанно кивая головами, как бы сообщая: «А что делать? Мы не очень рады видеть друг друга по пять раз на день, да даже и один, да и вообще, но живем мы тут временно, куда денешься…» Словом, мы смиряемся с одновременным существованием друг друга на одной территории.

Так что общаться мне не с кем и не о чем, поэтому я довольствуюсь подробностями из жизни санатория и его обитателей, сообщаемыми старшей медсестрой и таксистами.

Старшая медсестра, с которой я с первого дня поддерживаю хорошие отношения благодаря небольшому количеству денег (за что иногда пользуюсь дополнительными санаторскими благами, типа бассейн или массаж, и избегаю кучи никому не нужных формальностей при оформлении), охотно рассказывает истории, в которых главными героями выступают отдыхающее и наглое начальство. Одна из историй гласит о человеке, по ее убежденному мнению, глубоко ненормальном, — ведь он разгуливает по своему номеру — страшно представить! — совершенно голым. Я задумываюсь на секунду, ведь я тоже по номеру не совсем одетым иногда хожу… Перед самым своим отъездом я выпивал с этим дедушкой, он оказался очень клевым. Заметив блондинку, уходящую из моего номера привычным путем — через балкон, он с завистью обозвал меня бабником и пригласил в гости. Я зашел буквально минут на пятнадцать, а задержался на два часа. Потом дедушка похвалил меня за умение слушать. Но это было не сложно, старый инженер-энергетик оказался потрясающим рассказчиком с удивительной биографией. Под занавес он продемонстрировал фотографии: он и Путин, он — и Кобзон, он — и Алла Пугачева. Круто. «Так что, в общем, я могу себе позволить по номеру без трусов походить, как считаешь? — подмигнув, спросил дедуган у меня. — И тут, как ты понимаешь, не в фотографиях ведь дело, да? Дело в том, что в свои шестьдесят семь я хочу это себе позволить. Ощущаю я себя так — свободно. А раньше не мог. Не было такого желания. Понимаешь? Ты вот молодой, такая проблема перед тобой, наверное, и не возникала никогда. Молодость… Ты тоже, если проживешь лет двадцать еще, ощутишь, что должны быть дополнительные аргументы: деньги, слава, авторитет. Иначе — как? Я вот бежал-бежал, спешил-спешил, — потом надоело. Бессмысленная гонка. Абсолютно. Я многого в жизни достиг, но из этого многого мне по-настоящему пригодилась лишь малая часть, хотя, я, конечно, ни о чем не жалею. Теперь вот хожу по номеру голым, и этим вполне счастлив. А вам, молодым, завидую. Потом поймешь почему». Я ответил, что понимаю, но он покачал головой и сказал: «Нет, не то, пока — не понимаешь…»

Таксисты более циничны в своих рассказах, чем старшая медсестра, — их вряд ли вообще можно чем-то удивить, в