Читати книгу - "Жизня"

сверху балахон из двух сшитых пеленок, с маленьким отверстием для рта, и отправляют томиться в «предбанник». Если бы я тогда умел пакостничать как теперь, то непременно сказал бы: «Парни, будут расстреливать через рот!». В тот момент тебе еще может быть весело, хотя фоновый рев из‑за двери с частыми вкраплениями детских криков мог насторожить кого угодно.

Затем болванчиков с пеленками на голове по одному заводят в пыточную. И зачем я ухитрился взглянуть из-под паранджи на набор инструментов на столике? Ни одного полезного для своего здоровья я не заметил. Потом тебя привязывают ремнями к креслу за все движущиеся части тела, в том числе и за голову. «Это электролечение? Только не переборщите с вольтами!» — продолжал бы шутить герой американской комедии, но мне было уже не до смеха: я почувствовал, что полный песец подкрался на мягких лапах и начал недобро тереться о мои ноги…

Что они делали у меня во рту, я не могу рассказать — не видел.

Представлять мне тоже особо не хочется. Только раз, мельком, когда я особенно удачно пытался вырваться и отверстие для рта ненадолго стало отверстием для одного глаза, я увидел девочку лет десяти на соседнем кресле… Хорошо, что я мальчик, сильный, смелый, и меня держат всего два санитара, а не половина отделения.

Покончив с моими гландами, ковырялы от медицины неожиданно нащупали у меня увеличенные аденоиды. После короткого и крайне молчаливого совещания был задан вопрос жертве: «Удалять будем сразу? Или потом еще раз придешь?». И, то ли поняв, что я вряд ли к ним скоро заявлюсь во второй раз, то ли истолковав мое топанье ногами и мычание как положительный ответ, доктор достала такой крючок, рассмотрев который даже сквозь пеленку, я понял: он — последнее, что я вижу в этой жизни, и его надо хорошенько запомнить. Не думал я — хотя как и чем я мог тогда думать, если мой мозг еще в начале операции залез в мошонку и даже не выглядывал оттуда? — что аденоиды прикрепляются изнутри к черепушке в районе темечка. Но доктора обнаружили их именно там. Аденоиды сражались недолго, но крайне жестоко.

Я слышал, что новокаин — хорошее лекарство, хотя мне он почему-то не помогал во время операции, — как же я ошибался. Когда меня довели до палаты и положили на кроватку — самостоятельно после этой операции по переделке человека практически никто не в состоянии передвигаться самостоятельно, — я решил, что все уже позади, сейчас боль начнет утихать и мне станет легче. Но все пошло не так. Новокаин таки хорошее лекарство, но есть небольшой минус — оно не может действовать вечно. Через час боль была такая, что я бил стенку всеми конечностями (а у меня к тому времени их было уже с десяток — и все их ломило), в голове бесконечно и коротко, циклично взрывалась граната, жгло место, откуда вырвали горло, — и длилось все это год или даже два.

Наверно, именно в эти обеденные часы кошмара мой организм на клеточном уровне принял решение никогда больше не прибегать к помощи бесплатной советской медицины, да и любой в принципе. Мозг в решении этого вопроса участия точно не принимал — он совершал мучительное возвращение из района половых органов назад, в опустевшую мозговую коробочку.

После обеда пришел мой новый друг из соседней палаты (в больницах обычно быстро сходятся) и принес половину огромной дыни. Я и в хорошие дни дыни-то не очень, а тогда особенно не хотелось. Сказать это я не сумел — я потом еще несколько дней ни говорить, ни проглотить толком ничего не мог, — но друг что-то такое прочел в моем лице и ретировался раньше, чем я снова начал колотить в стену.

На соседней койке в таких же конвульсиях бился мальчик-даун, года на три меня младше, — с ним сегодня делали то же, что и со мной. Это сейчас я знаю, что он был дауном, а тогда мы считали его просто умственно отсталым, дурачком. Третьим парнем в нашей палате лежал мальчик из хорошей семи, но ему не делали операцию — он просто лечился; в этот день я его не видел, он стратежно потерялся, появившись только под вечер, когда светопреставление сошло на нет.

Это был один из самых ужасных дней в моей жизни, и дело тут не в операции и не в боли после нее, — я готов снова перенести все это, лишь бы не случилось того, что случилось после. Хотя, может, так оно и должно было быть. Не знаю.

Как я уже сказал, это был ужасный день, а до этого был день чудесный — я еще не представлял, что меня ждет, я находился только второй день в больнице, но уже всех знал — и все знали меня, я был уже из старших, крутых, не то что основная мелюзга. Все утро мы с новым другом тусовали по отделению, веселились. А в тихий час мальчик из моей палаты, который из хорошей семьи, издевался над другим мальчиком из моей палаты — мальчиком-дауном, дурачком. Нет, он его не бил и не обзывал, он просто над ним играл — прикалывался, как сказали бы сейчас, но тогда еще не говорили. Мальчик из хорошей семьи шутил над дауном, он делал вид, что кидает в форточку свой носок, а сам прятал его в кулаке, показывая потом этот носок дурачку. Умный мальчик обманывал не очень умного. Нескольких демонстраций хватило дауну, чтобы поверить в чудесную форточку, — и он начал бросать в нее свои вещи: носки, трусы, что-то еще. Все улетало с пятого этажа вниз и ничего назад не возвращалось. Не очень умный мальчик не мог понять, в чем дело, и продолжал с усердием пропихивать на улицу одежду, пока она не закончилась, — то ли у него ее было не очень много, то ли он, в конце концов, понял, что что-то не срабатывает, но после этого он перестал это делать и вернулся на свое место.

Все это время мальчик из хорошей семьи заливался смехом у себя на кровати, в перерывах между взрывами хохота подбадривая дауна. А я лежал на своем месте с книжкой и молча наблюдал, тоже, возможно, несколько раз засмеявшись над этим издевательством. Я был старше их обоих и мог бы в любой момент прекратить это, но я не прекратил. Нет, мне не нравилось то, что они делали. Возможно, все произошло слишком быстро и непредсказуемо — я впервые вплотную столкнулся с неадекватным ребенком. А возможно, мне, который сам только недавно вылез из шкуры вечно униженного изгоя, хотелось глянуть на это со стороны. Не знаю, не помню. Дело не в этом. Дело в том, что я мог прекратить — и не прекратил.

А после тихого часа пришла медсестра и спросила, где вещи не очень умного мальчика. Мальчик из хорошей семьи сказал, что дурачок сам их выкинул, и формально он был прав. В этом месте я снова промолчал: сдавать было нельзя — это уже не по-пацански, да и по шапке могли бы получить оба за такие шутки над инвалидом. А тот только показывал на окно и мычал что-то на своем — даун толком не говорил.

Но это было вчера — вчера был хороший день и к вечеру инцидент забылся: часть вещей принесли, часть потерялась, но тогда до вечера произошло еще столько событий, что эпизод с форточкой быстро затерся.

А сегодня, сегодня мне вообще небо с овчиночку или того меньше — думал, что изуродуют с утра или загнусь в обед; хорошо, что хоть к вечеру