Читати книгу - "Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918"

Еще при Центральной Раде велись переговоры с большевиками{222}. В мае немцы заключили временное с ними перемирие и настоятельно требовали ведения с большевиками переговоров по установлению границ между Совдепией и Украиной, а затем по целому ряду вопросов первенствующего значения.

Не помню точно, какого числа, в начале июня приехала [в Киев] мирная делегация во главе с Раковским. Нашим правительством была сделана крупнейшая ошибка, когда оно назначило заседания этой мирной конференции в Киеве, так как это дало возможность большевикам начать свою агитацию{223}. Переговоры ровно ни к чему привести не могли. Это было уже видно с первых же дней. Единственно хорошая сторона заключалась в том, что это дало возможность спасти массу народа от прелестей коммунистической жизни.

Заседания эти продолжались все лето. Представителем с пашей стороны, для ведения переговоров, я назначил Шелухина. Это безусловно выдающийся человек как в умственном, так и в нравственном отношении из числа украинских деятелей. Я его всегда очень ценил и уважал. Он довольно часто приходил ко мне, но паша беседа, обыкновенно, не ограничивалась вопросами мирных переговоров. Очень умеренных политических взглядов, он резко изменялся, когда дело шло о самостоятельности Украины. Туг он часто впадал в крайности. Если бы не это, он был бы чрезвычайно желательным в составе правительства. Я ему верил, и до последнего дня он остался в моих глазах честным, открытым человеком.

Жизнь протекала у меня в какой-то лихорадочной работе, приходилось работать положительно до изнеможения. При всем моем желании показаться публике, я имел возможность делать это очень редко. Это было, конечно, пробелом в моей деятельности, так как ничто так не популяризует, как личное появление. В мае месяце мне пришлось поехать на открытие украинского клуба. Был концерт, после концерта ужни. В это первое мое появление я был удивлен тем теплым приемом, который мне был оказан. Писательница Черняховская{224} сказала очень милое приветствие. Я говорю, что я был удивлен этим приемом, так как там собирались наиболее «щырые» украинские деятели, которые вообще имели повод сомневаться в том, чтобы я был их ориентации.

Пришлось затем поехать на панахиду на место убийства митрополига Владимира. Я тут оказался почти одни среди простого народа, среди которого мне пришлось проталкиваться для того, чтобы дойти до духовенства. Здесь я чувствовал себя совсем хорошо, хотя полиция меня предупреждала этого не делать. После панахиды я поехал в Лавру, где настоятель Лавры отслужил над могилой митрополита краткую литию. Вообще среди простого народа никакого антагонизма по отношению к себе я не чувствовал, наоборот, в толпе я испытывал чувство какого-то нравственного успокоения, точно что-то говорило мне, что путь, выбранный мной, был правилен.

Единственным моим относительным отдыхом, и то разрешаемым мною себе довольно редко, были по праздникам поездки на пароходе по Днепру. Обыкновенно мы выезжали часа в 2–3 пополудни, ужинали на палубе и возвращались к 10-ти часам вечера. Эти поездки были для меня большим наслаждением. Не говоря о красотах Днепра, мне они были приятны тем, что я мог на пароход приглашать тех лишь, кого я хотел. Обыкновенно же я просил проехаться со мной тех, с которыми я мог спокойно обсуждать животрепещущий в то время вопрос. Часто мы останавливались в каком-нибудь удобном месте и Шли купаться. Мне особенно памятно одно такое купание, когда мы остановились на повороте реки верстах в 20-ти от Киева. Течение было очень сильное. Я с моим сыном, мальчиком 14-ти лет, выбрались на середину реки. Нас уносило течение; мне было весело и вместе с тем страшно за мальчика. Среди той безотрадной Жизни, которую приходилось вести, запертым в душной комнате, мне, всю свою жизнь любившему воздух и движение, эти поездки казались особой благодатью, и я о них мечтал задолго до возможности привести свое желание в исполнение. Я мало вникал в жизнь в дрме, положительно не успевая заняться этим делом. Все было передано начальнику штаба, и он мне докладывал о своих предположениях.

Начальником штаба у меня вначале был, как я уже писал, [генерал] Дашкевич-Горбатский, но он совершенно не мог справиться с этим делом. Я его назначил состоять при себе, а начальником штаба назначил генерала Стелецкого, которого я взял, сознаюсь, без особого выбора, просто попался под руку, что, конечно, была большая ошибка.

Комендантом был у меня генерал Присовский{225}, прекрасный человек, о котором я всегда сохраню память как о безукоризненном человеке. До последней минуты он исполнял свой долг, невзирая на то, что рисковал многим. Заведующим всей господарской частью, на котором лежала обязанность вести все списки приглашенных, а также и хозяйственную часть, был Михаил Михайлович Ханенко{226}. Он лично в первый же день после переворота явился ко мне и заявил о своем желании быть на этой должности. Сознаюсь, я несколько тогда удивился этому желанию. Уж больно, по крайней мере с моей точки зрения, эта должность неинтересна. Тем более для него, очень богатого и потому свободного в выборе своей деятельности человека. Конечно, я его с удовольствием взял, тем более что знал его за очень хорошего хозяина и полагал, что он порядок наведет и в доме. Я его очень ценил. К сожалению, на деле я узнал, что, спасая свою шкуру, он после моего падения поспешил написать в Директорию, что моей политики он не разделял и просит потому, чтобы его имения не разграбляли. Мне жалко его, так как таким письмом он вряд-ли сохранил свое имение в целости, а мнению о себе у серьезных людей повредил. Это наверно! Ну, да это неважно.

Полтавец заведывал моей личной канцелярией. Он непременно хотел раздуть свою канцелярию в целое учреждение, но я ее сократил. Это ему не нравилось. К уже сказанному я ничего не прибавлю. Затем шли несколько адъютантов: Василий Васильевич Кочубей, Зеленевский, о котором я уже тоже рассказывал, Данковский, Александр Устимович. Был у меня еще секретарем Лупаков, очень милый молодой человек. Его впоследствии заменил Мокротун. Оба они были порядочные люди, и обоих я ценил, но разница между ними в характерах была очень большая: один был слишком тихий, другой слишком бойкий и из-за этого наживал себе всегда массу врагов. Было еще два ад'ютанта: один щырый украинец, есаул Блаватный. Я его так до последней минуты и не раскусил. Впечатление он производил хорошее, но поведение его в последнее время несколько пошатнуло во мне это убеждение. Другой — морской офицер Дружина, прекраснейший