Читати книгу - "Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918"

мне, что он украинский помещик Харьковской губернии, организовал казаков в Харьковщине, был где-то украинским комиссаром, по одновременно с этим принадлежал, я это потом узнал, к каким-то правым организациям{104}. Также у меня появился его друг, Гижицкий{105}, который потом вместе с Конюшенко сыграли такую большую роль в перевороте 29-го апреля. В то время они просили лишь оружие для тех частей, которые они, якобы, организовали, и казались мне мало интересными и бледными типами. Явился также Сергей Константинович Мокротун{106}. Его осведомленность меня поразила. Он занимал место начальника железнодорожной милиции и заседал в Главном управлении Юго-Западных железных дорог, был великолепно ориентирован во всех вопросах, волновавших в то время не только Киев, но и всю Украину.

Моркотун — украинец, но чрезвычайно умеренных взглядов, образовал общество Молодой Украины из интеллигентных молодых людей, прекрасно знал французскую миссию, постоянно у них бывал и, видно, пользовался их доверием. При всем этом лично был состоятельным человеком, обладал домом с громадным садом на Большой Владимирской, что даже для меня представляло некоторое значение, так как я считал, что состоятельные люди все же несколько гарантированы от желания незаконно присвоить себе деньги, которые им даны для определенного общественного дела.

Моркотун много путешествовал и в этом отношении отличался от всей той малокультурной среды украинцев, в которой мне приходилось вращаться. Особенно меня к нему располагало то, что его покойный отец был другом моего опекуна и дяди, генерала графа Александра Васильевича Олсуфьева, которого я очень, уважал. Мокротун ко мне в эти дни приходил часто. Я ему рассказал про свой план совместной работы с французами, поляками, чехословаками. Он ничего мне не ответил, но через день сообщил, что французы очень просили меня зайти к ним, где будут и представители польского корпуса. Свидание было на конспиративной квартире, так как украинские власти Центральной Рады следили за французами и за мною. Так, например, свидание после обеда с генералом Табуи, как мне передавали, было известно всем в Генеральном Секретариате. Очевидно, что в «Континентале» лакеи состояли на службе у тогдашней милиции. Уадпсих, правая рука генерала Табуи, принял меня очень любезно. Топ был уже другой, в духе решимости что-нибудь предпринять, но тут оказалось, что поляки не так уж в руках французов, как я полагал. Дело в том, что я требовал от них, числил корпус их, находящийся между Минском и Гомелем, спустился первоначально в район Ворожбы, Конотопа, Бахмача, они же стремились на правый берег Днепра, что меня совершенно не устраивало, так как, во-первых, большевикам с востока все доступы оставались открытыми, во-вторых, появление польского корпуса на правобережной Украине произвело бы скверное впечатление на все партии и меня обвинили бы в поддержке специально польских помещиков. Частным образом, по мере возможности, я готов был назначить несколько отдельных небольших охран, но вводить туда целый корпус я считал в то неопределенное время опасным с политической точки зрения. Кроме истории с польским корпусом, обстояло неладно и с чехословаками. Почему — не знаю, но обещанные представители не явились. На этом заседании, таким образом, ничего существенного с французами выработано не было. В это время, я должен сказать (это было между 15-м и 17-м января), новости приходили одна за другой хуже: Капкан отступал с востока по всей линии под натиском большевиков. Ластовченко{107}, командир Богдановского полка, был убит, Миргород был занят противником, в Киеве постреливали и велась отчаянная агитация в пользу большевиков, полки тогдашнего гарнизона драться не хотели. Крестьянские беспорядки начались повсеместно.

В Центральной Раде страшнейшие раздоры. Министерство Винниченко пало. Появилось министерство Голубовича{108}. В это самое время была объявлена Самостийность Украины{109}.

Это очень не поправилось французам, помню, они мне тогда говорили, что никогда Самостийная Украина признанной Антантой не будет. Должен откровенно сказать, что нерешительность французов в вопросе поляков и чехословаков в то время мне была несколько на руку, потому что я понял, что за такой короткий срок с такими войсками без соответственной пропаганды рассчет на успех был минимальный. К тому же, большевики начали агитировать в полку Павлюка, и последний в то время, когда я хотел ему приказать действовать, начал мне доказывать, что нужно то и другое, а потом через некоторое время сообщил, что у него в полку неладно, хотя на приведение полка в порядок я ему дал, кажется, около 70–80 тыс. рублей. Вот тоже человек, на точность заявлений которого рассчитывать нельзя. Инструкторская школа у меня была готова, и я группами высылал офицеров в Белую Церковь, но оттуда приходили недобрые вести. Для того чтобы наладить там порядок, я выслал туда Полтавца, причем, так как там вопили, что в Казачьей Раде нет денег, я переслал ему 100 тыс. рублей. Я получил эти деньги от Резниченко и Капкана. Однажды Капкан с Резниченко явились ко мне, неся какой-то большой пакет.

— «Вот мы пришли к Вам, пан генерал, чтобы Украину рятувать, а то усе загине!» В чем же дело? Оказывается, что они были у тогдашнего министра продовольствия Ковалевского, тот им с места отвалил 200 000 рублей. Они на эти деньги решили набрать людей для борьбы с большевиками и приехали просить помочь им людьми. Я согласился, по предупредил, что ставлю лишь условием, чтобы к этим деньгам я касательства не имел. Пусть ту часть, которую они признают нужной, они передадут д-ру Луценко, который при этом находился. Он свезет деньги в Белую Церковь, а с остальными деньгами пусть распоряжаются, как хотят. Кажется, 100000 рублей взял Луценко и передал в Белой Церкви Полтавцу, 100000 рублей взял себе Винниченко.

В Киеве становилось все хуже и хуже. Производились какие-то бессмысленные обыски украинскими властями, причем, как водится при этих обысках, исчезали цепные вещи обыскиваемых. По улицам стреляли все больше и больше, по ночам гремели почему-то пушки. Я хотел выехать в Белую Церковь, видя, что здесь все равно ничего не поделаешь, но поезда с 19-го перестали ходить.

Все украинские части поспешно отступали на Киев, некоторые из этих полков выражали, еще до прихода большевиков, сочувствие этим господам. В правительстве, кажется, заседали беспрерывно, по оно никакого значения не имело. Что делал в это время Капкан — я не знаю. В Киеве командующим войсками был в то время знаменитый впоследствии своим безобразным восстанием Шинкарь. Тогда он мне казался из всех деятелей того времени одним из наиболее порядочных и толковых. С ним можно было иметь дело. Начальником штаба