Читати книгу - "Том 7"

моей груди. Что заставило меня стремиться удержать тебя? Да, да, обожаемая маленькая женщина с самой гордой головкой, какая когда-либо укра-шала аристократическую шею, с самой нежной ручкой, какая когда-либо покоилась в моих толстых пальцах... Я не нахожу слов, чтобы выразить, чем ты была для меня. Поэтому моя нежность заполонила тебя, как тюрьма, из которой ты не могла вырваться, хоть бы ты ушла на край света, так как все вокруг было полно моей любовью, и ты была в моей молчаливой власти.

Ты это знала, Тереза, и ты допустила, чгобы я тебя ударил?

Да, Тереза, ты виновата.

Ты знаешь моє происхождение. Я родился в позпан-ском захолустье, где мой отец держал кабак и был лавоч-ником, шорником, кожевником, портным, лошадипым баришником, все это одновременно. Всем этим занпмался он ради вечно больной жены и девяти ребятишек, один другого хуже, озорных, уродливых, голодных, неотесап-ных. Троє из них пропали в Америке, четвертий удавшіся, пятый, попав в солдаты, оскорбил лейтенанта и умер в казематах Торнской крености, остальные троє — теперь крестьяне, а я вот — девятый.

Мне посчастлпБилось. Начальнеє школьное учєпие далось мне шутя, поэтому меня приняли даром в реальное училище. Я был там первым. В каждом классе первьш. Только поведение никогда не было «отличным», много-много — «удовлетворительпым». Шутя выдержал я все ЭК-замены. А когда я познакомилея с тобою в Берлине — это было в театре,— ты была в темно-красном платье,— я уже был известным инженером. Но шлифовки у меня было мало.

Впрочем, это приобретаетея скоро. Я скоро выучился єсть рыбу вилкой, не брать картофельного шоре пожом, не прикасаться салфеткой к губам и шзбегать зубочистки.

Все это я уже внал раныпе, чем был введен в твой салон.

Потом начались недели... Тереза, ты знаешь их? Пом-нишь ли ты их еще?

Если я даже возненавижу тебя, как злейшего врага, довольно мне будет одного воспоминания об этом време-ни, чтобы я стал бессилен, как больной, и слаб, как ре-бєнок. Я внутренне улыбнусь, и что-то засияет надо мной, и веч[ная] моя благодарность будет у твоих ног, пока они не перестанут ходить, а сердце моє не перестанет биться.

Ты, баронесса фон Вернер, и я, сын кожевника из Мильцина!

Тем не менее, это звучало вполне гармонично, потому что наши уши были восприимчивы только к мелодии на-шей любви.

Но однажды... Странно, что я раньше никогда не обра-щал на это внимания. Я всегда замечал с нежным восхи-щением, какие тонкие духи разливались скромними

волнами по твоим комнатам, как благоухали твои темныѳ волосы и, склоняясь к тебе на плечо, я всецело погружал-ся в наслаждение, в благоухание, в упоение.

Шесть недель тому назад — конечно, ты это хорошо помнишь — ты пожелала осмотреть огромную мастерскую машин, где строились мои локомотивы и динамомашины. Я с гордостью ходил по этой мастерской, потому что каж-дая линия в ней была делом рук моих, и каждая частица железа была покорена моей воле. Когда же ты с твоими двумя подругами пожелала, чтобы тебе показали желез-ную мастерскую, я был «вытребован», как был в своей рабочей синей куртке, сопровождать аристократок... Я не подозревал, что твоя холодная сдержанность просто со-ответствовала твоей натуре, а только в качестве влюблен-ного удивлялся, как чудно моя возлюбленная разыгрывает роль в этой мастерской, среди лязга машин, перед полу-торатысячной толпой рабочих. Часто мой взгляд останав-ливался на твоей головке, часто скользил по твоей тонкой ножке, когда твоя ручка приподнимала элегантный вы-ходной костюм, и хотя мне было грустно, что ТЫ не отве-чала на мои взгляды, но я оправдывал тебя: наша тайна требовала от тебя сдержанности. Я повел вас дальше. Я продолжал говорить совершенно объективно, совершен-но спокойно и даже учено, но часто, когда рабочие почти-тельно расступались, кланяясь мне, когда другой инже-нер поминутно спрашивал моего совета, я чувствовал себя счастливым до глубины души. Потому что ведь и ты это видела. И мне так хотелось взять тебя за руку, а еще лучше — прижать к своей груди и сказать: «Дорогая, это все моє, это я создал. А между тем, тебе стоит только по-желать, и я отдам тебе всю мою жизнь и деятельность за то, чтобы ты только погладила мои волосы».

Должно быть, я был раньше слеп, так как я только в ту минуту заметил, что ты поднесла платок к носу, и я почувствовал запах фиалок. Я спросил тебя — обе графини отстали несколько от нас,— не дурно лп тебе. Что же ты ответила?

— Нет, но эта масса людей! Они так дурно пахпут!

Вот тут-то и началось, Тереза!

Ни слова обо мне, ни о моей работе!..

Я все-таки ожидал хоть маленького нежного словечка: «Ах, ты» или «Милый»... Но его не было, и я уже с грустыо думал, как ты можешь разыгрывать так долго свою роль, особенно в эту минуту. Но ты права, повторял я себе. Тысячи глаз смотрели на нас.

Но хоть бы слово моим рабочим, моим верным, чест-ным помощнпкам, без которых я сам — ничто и не могу ничего создать. Нет, и этого слова не было.

— Пожалуйста, заговори с рабочими! — умолял я в то время, когда стук и лязг машины усилился около нас.

— Мне противно. Этот запах от всех этих людей! — вот был твой ответ.

Это было все! Я посмотрел на тебя, а ты на меня. Иногда случается так посмотреть в глаза человеку, кото-рый был нам целые годы дорог и близок. И вдруг от одного взгляда он становится странным и чужим. Как будто бы у нас и у него стали другие глаза, и мы вдруг по-смотрели иными взглядами. И мы уже не узнаєм друг друга, хотя раньте были близки. Мы видим, что каждый из нас что-то скрывал многие годы, и только в эту минуту оно открылось. С быстротой молнии мы постигаєм в другом холодный и чуждый элемент.

Так было с нами, Тереза, в ту минуту.

Когда подошли опять обе графини, одна из них, строй-ная блондинка, которую ты всегда не переносила, сказала:

— Только теперь постигла я, что такое труд, я прекло-няюсь перед ним.

— Смею ли я поцеловать Вашу руку в знак благодар-ности? — отвечал я и восторженно схватил ее руку. Она улыбнулась при этом. Ты посмотрела насмешливо, а я вскричал:

— Вот наша многоуважаемая баронесса только ню-хает людей, в то время