Читати книгу - "Том 7"

Это последнее слово поразило моє сердце, как ножом. А что, если бы Мошка и в самом деле сжег мои бумаги? Ведь я был бы тогда беспомощен, как лист, оторванный от дерева. Ни сам бы я не знал своего происхождения, ни

меня никто нѳ знал бы. Я бы тогда с места двинуться не смел, я был бы навсегда прикован к Мошкиной скамье, был бы закабален на всю жизнь. Дрожь меня прошибла при этой мысли, какой-то тусклый свет замерцал перед глазами. G большим усилием овладел я собой и пошел спокойно за Мошкой в чулан.

Чулан этот был деревянный, пристроєними сзади к корчме, а вход в него был из сеней. В нем было только одно узкое окошечко, забитое накрест железными полосами. Там Мошка прятал всякие вещи, которые брал от мужиков в залог, и все, что было у него подороже. Там было полно тулупов, барашковых шапок, сапог, в сундуке лежали кораллы, люди говорили даже, что там на дне были у него старинные дукаты и талеры. Несколько раз пробирались к этому чулану воры, но никогда не могли его взломать, потому что был он крепко построен, а Мошка держал чутких собак. Дверь чулана была низкая и узкая. Мошка должен был наклониться, чтобы войти внутрь. За ним вошел и я.

— А ты сюда зачем? — огрызнулся он на меня.

— Как зачем? Ведь ты велел мне идти.

— Да ведь не сюда же! Подожди в сенях!

— Все равно,— говорю,— я подожду и здесь, ведь я ничего здесь у тебя не съем!

Мошка вытаращил глаза и уставился на меня, как будто он меня в первый раз в жизни увидал. Не знаю, что ему во мне не понравилось, только он плюнул и от-вернулся. Потом он влез на сундук, протянул руку к полке, прибитой под самым потолком, и достал оттуда пачку пожелтелых бумаг.

— Вот твои дрянные бумаги,— буркнул он, показывая мне их издали.

— Дай, я хочу их рассмотреть,— говорю я и протя-гиваю руку.

— Ну, что же ты, дурак, в них увидишь,— ответил

Мошка,— и зачем тебе это? Сиди у меня, если тебе здесь хорошо, и не ищи себе беды! -

И он положил бумаги опять на полку.

— Пойдем отсюда,— говорит он,— теперь можешь успокоиться. А что тебе люди обо мне говорят — я знаю, у людей языки длинные — ты тому не верь. Это все враки!

— Что враки? — спрашиваю я.

■— Эх, с тобой говорить все равно, что горохом о стену бить,— проворчал Мошка и почти вытолкал меня из чу-лана, а потом, заперев его на ключ и на замок, пошел в корчму.

IV

Иоська замолчал на минуту. Журковский, который внимательно слушал его рассказ, улыбнулся и сказал:

— Ну, ты говорил, что это будет глупая история, а ты вот рассказываешь, будто по книге читаешь.

— Эх, барин, то, что до сих пор было, это еще не была глупая история. А вот теперь начинается глупость. А чТо я гладко рассказываю, так не удивляйтесь. Я научился на деревне сказки рассказывать, память у меня хорошая, и как только услышу раз какую-нибудь сказку, так потом расскажу ее еще лучше и интереснее, чем тот, от кого я ее слышал. Прошлой зимой меня так все в деревне за эти сказки полюбили, что ни одни вечерныци (посидел-ки) без меня не обходились.

— Э, да ты, как я вижу, мастер на все руки!

— Ох, барин,— ответил Иоська, вздохнув,— не знаю, что это значит, но мне кажется, что в том-то и горе моє. Когда я чувствую, что я могу что-то сделать, что могу чему-нибудь выучиться, то так меня что-то и жжет внутри, так и давит, так и мучит, и нет мне ни минуты покоя, пока я этого не сделаю, не узнаю, не выучусь. Ведь не что иное, как это и в острог меня привело.

— Ну, ладно, рассказывай.

Но Иоська не мог в этот раз кончить своего рассказа, потому что именно в ту минуту отворилась дверь нашей камеры. Иоську позвали на допрос. .

— Это необыкновенный мальчик,— пробормотал барин и начал ходить, задумавшись, по камере.

— А мне кажется, что он много врет,— говорю я,— привык он там мужикам сказки рассказывать, вот и нам сказку рассказал.

— Ты так думаешь?

— А что же, разве этого не может быть?

— Конечно, возможно, но его лицо говорит за него. Впрочем, еще будет у нас время исподволь убедиться.

На допросе Иоська сидел недолго, не больше получаса. Пришел он гораздо веселее и спокойнее, чем уходил.

— Ну, что же,— спрашиваю его,— не сьел тебя судья?

— Э, что там, судья добрый человек. Признаться, я таки сильно трусил его сначала, в деревне мне говорили, что здесь на допросах бьют и жгут подошвы раскаленным железом.

— Ха-ха-ха,— захохотал я,— теперь-то я знаю, отчего ты по ночам так ворочался, кричал да охал. Тебе, видно, снилось, что тебе жгут подошвы.

— Ох, не смейтесь, пожалуйста, мне и подумать страшно об этих снах, столько я в них натерпелся. А все по-пустому. Судья такой добродушний, говорил со мной по-человечески, не кричал, не пилил, не бил меня так, как жандарм.

— А разве тебя жандарм бил? — спросил Журковский.

*— Ох, барин, я думал, что он из меня душу выколотит.

Посмотрите только на мои плечи!

й Иоська снял рубашку. Мы так и ахнули! Все плечи мальчика были покрыты синяками и рубцами с засохтей кровью.

— Ну, о чем же тебя спрашивал судья? — первый за-говорил Журковский.

— Да вот все об этой несчастной краже, как оно было.

— Ну и что же?

— Да, что же? Я ему рассказал все, как