Читати книгу - "Гумор та сатира"

— Чё так долго? — недовольно промычал сквозь зубы коренастый и пошёл по коридору, ни на кого не оглядываясь. За ним засеменил Пётр Николаевич и телохранители. Тала посмотрела им вслед и так же, как сегодня утром под одеялом, вздрогнула всем телом.

Первое действие, в общем, прошло хорошо. То есть, ничего постыдного и непредвиденного не случилось. Ничего не замкнуло, не погасло. Осветители светили, актёры говорили текст. В зале даже несколько раз раздались аплодисменты. Тала вся была в суете закулисного движения, и ей некогда было думать и чувствовать. Она просто бегала, шептала, кричала и обнимала кого-то.

То, что происходило на сцене, было той обычной заурядной пьеской, где всё, вроде, как у других. Звучит музыка, актёры садятся, встают, машут руками. Не было одного — простоты, правды, желания сказать зрителю нечто важное, о чём давно болит душа и чем хочется поделиться. Больше того, что такое должно быть, всем кривлявшимся на сцене, похоже, было неведомо. Их то ли не учили этому, то ли они об этом забыли. А потому, всё напоминало старую, истёртую, с посыпавшимися глазами надувную куклу, из которой давно выпущен воздух. И только иногда кукла эта, шевелясь от сквозняка, на мгновение напоминала живого человека.

Когда закончилось первое действие, перед антрактом, в зале послышались не только аплодисменты, но даже раздалось несколько протяжных выкриков «Браво!». И Талочка, пробегавшая за сценой с каким-то фраком в руках, хоть и знала, кто там по предварительному договору кричал это «Браво!», всё же почувствовала, как счастливо затрепетало её сердечко.

— Тала, это было гениально! — объявил Лёша Зорянский, демонстративно широким жестом утирая пот со лба.

— Мои дорогие, мои золотые! — только и смогла проговорить Тала и помчалась проверять, переодевают ли Оксану Петровну.

И тут, на бегу, она вдруг услышала странный запах, долетевший из зрительного зала. Точнее, запах был обыкновенный. Знакомый и даже приятный. Но совершенно неожиданный здесь и сейчас. Пахло свежестью зелёных огурцов и ещё чем-то вкусным и тоже очень знакомым. Больше всего этот запах напоминал о салате «Оливье». Но откуда ему взяться в зрительном зале?

Беспорядочно размышляя над этим, Тала помчалась со своим фраком мимо гримёрных. По дороге ей снова встретился Лёша Зорянский. Он почему-то до сих пор не был переодет для второго акта. Лёша держал в руке бутылку пива и что-то оживлённо рассказывал Валерику Ивановичу, исполнявшему роль отца Прони и теперь разгуливающему в шароварах и пиджаке. Потом навстречу Талочке выбежали две гримёрши и бросились её обнимать с криками: «Талочка, это было гениально! Это такой успех!». Тала обнимала их машинально, потому что снова стала чувствовать ту же тревогу, что и возле портретов отцов украинской оперетты.

— Да что тут у вас происходит? — спросила Талочка с лёгким упреком, потому что времени до звонка перед вторым актом оставалось совсем немного.

Но тут появился Пётр Николаевич. На его добром лице была растерянность, смешанная с мольбой.

— Наталья Михайловна, — проговорил он, складывая пухлые ладони перед собой. — Ну, уже и так всё гениально, наслаждение огромное, все довольны. А наши шефы немножко торопятся. Так что, дорогая моя, ничего больше не надо!

— Чего не надо, Петро Николаевич? — спросила Тала, и даже не заметила, как назвала своего мецената по-украински «Петро».

— А вот, пойдёмте, моя дорогая, сейчас всё увидите!

Пётр Николаевич взял Талу осторожно под локоть, подвёл к занавесу, потом распахнул его и вывел Талу на сцену. В зрительном зале раздались крики «Браво!». Кто-то даже несколько раз свистнул от воодушевления. Но главное было то, что всюду ярко горел свет. И большинства кресел в партере не было. На их месте стоял огромный стол полный еды, разложенной в одноразовые тарелки. Вокруг сновали девочки официантки. Зрители стояли в ожидании. А в центре стола, окружённый телохранителями, сидел тот самый человек с костистым черепом и волчьими ушами и равнодушно, по-хозяйски, смотрел перед собой.

Тала всё поняла. Вернее, не всё, но главное она поняла — спектакля больше не будет. Когда она это поняла, занавес открылся и слева, и справа от неё появились актёры. Оксана Петровна в своём голубом. Лёша Зорянский ещё в гриме, но уже без парика. Химка без костюма, в итальянских сапогах. Все они аплодировалиТалочке.

— Режиссёру ура! — закричал Лёша Зорянский. И все друзья стали смотреть на Талу, мол, всё нормально, пора на фуршет, и чего ждать, если шеф торопится. Они все были довольны. Они были заодно. И только некоторые виновато улыбались. Кто-то из актёров помельче подскочил к Талочке, чтобы поднять её на руки и качать. Но она успела осторожно удержать его. Потом, улыбнувшись и кивнув всем, Тала сказала: «Спасибо, я сейчас». И скрылась за кулисами.

Она не знала куда шла. Просто шла по лестницам и по коридорам. Ей хотелось понять, от чего ей сейчас больнее. От того, что в то светлое и святое, что она носила в душе, будто нагадили или наблевали спьяну или от того, что они все были в сговоре и ей ничего не сказали. Пожалуй, третье –

от того, что им всем, друзьям-актерам, не только не больно и не стыдно, но что им вот сейчас хочется поскорее сесть за этот стол посреди театра и поедать оливье, запивая его водкой. Это было тяжелее всего

«А где моя сумка?» — внезапно подумала Тала и побежала в гримёрную, которую специально отвели для неё, как для руководителя постановки. Сумка была на месте. На столике перед зеркалом. Тала нервно порылась в беспорядочной куче разных вещей, потом достала пластмассовый белый тюбик с таблетками для сна и подошла к умывальнику в углу комнаты. Над умывальником висело зеркало. Тала не хотела на себя смотреть и неподвижно стояла, склонившись над кранами, глядя в отверстие для стока воды. Но почему-то помимо воли она всё же подняла голову. И увидела себя — бледную, растрёпанную, старую.

— Здесь ничего, никогда не будет, — медленно проговорила она в тишине. — Тут всё мёртвое